С Дарюсом мы говорили в Вильнюсе, в апреле. А позже, в мае, вышел сериал HBO «Чернобыль». Там, в контексте трагических событий 1986 года, когда взорвалась Чернобыльская АЭС, похожий вопрос задал советский ученый, что заставляет снова задуматься о происхождении таких настроений и времени полураспада информационной «радиации»:
Через 7 часов спустя взрыва. Сирена в институте ядерной энергетики, Минск:
— 8 милирентген? Утечка?
— Нет, он бы давно сработал. Это снаружи.
— Американцы?
Наш разговор с Дарюсом Гумаускасом в рамках проекта «Литовская реплика о русской культуре» охватил довольно широкий отрезок времени — от 1931 до наших дней:
— Я объездил много России, сколько литовцу было дано. И Сибирь и Центральную Россию. Я везде получал вопрос про фашизм: «Трудно жить в Литве, когда у нас с фашизмом такая проблема?». Я везде как мог говорил об этом. И я видел, что люди слушают. Им интересно. Это было и в Сибири, и на Северном Кавказе, и в Рязани, и в Липецке. Везде хоть один раз я получал этот вопрос. Но говорить можно. Можно сказать, что у нас не так. Просто не надо закрываться от этого. Не все так говорят. Один так может спросить, а десять других так не думают.
И Сибирь и Центральную Россию. Я везде получал вопрос про фашизм: «Трудно жить в Литве, когда у нас с фашизмом такая проблема?»
В фильме «Хармс» Дарюс сыграл роль спасителя архива Хармса, философа Якова Друскина, отец которого, кстати, родился в Вильне, 150 лет назад.
— Я встречал людей в Вильнюсе, моего поколения, которые знают его. Столкнулись те, кто читает обэриутов: Друскина, Хармса, Введенского. С кем он выпивал, с кем шатался по Питеру, с кем говорил. Так находят люди Друскина. А другие находят просто как философа, очень интересного.
Дарюс о взаимоотношениях с поэтом Даниилом Хармсом:
— С Хармсом есть такая интересная вещь. Мы летели с гастролей из Северной Кореи, Сеула. Этот фильм уже куплен авиалиниями. Ну и вижу, мои коллеги нашли этот фильм и смотрят в этих маленьких экранчиках. И кто-то уже спит после 10 минут. Кто-то смотрит весь, кто-то на паузе — это не место смотреть такие фильмы. Некоторые пересмотрели. И приходит коллега, когда мы уже в Хельсинки приземлились, и говорит… Просто в туалете, я мою руки, а он говорит: «Хармса, нет, не так надо его ставить! И мне смешно, я понимаю его, я бы точно также говорил. Те кто читает тексты Хармса, особенно на русском, думают, что он просто их.
Хармс разделил судьбу многих, погибших в годы сталинизма.
— Мы в 31-ом жили совсем даже неплохо. А в России этот был очень страшный год. Нарвались и Хармс, и Введенский и все его друзья. Он хотел жить сам по себе. Они хотели веселиться. Они были молодыми.
— Их творчество ведь нельзя назвать политическим?
— Нет. Как и Кирилл Серебренников, он же не диссидент.
Разговор о сталинских репрессиях неизбежно пришел к современному пониманию сталинизма и его жертвах, о необходимости переосмысления того времени в более широком контексте, не только в рамках отдельных этносов, а также «зубами» и собственным «телом»: именно такой подход предлагает применять философ Гинтаутас Мажейкис, в наши дни совершивший попытку побега из лагеря ГУЛАГа в Воркуте. Этот рассказ (видео на литовском языке с русскими субтитрами), прозвучавший на презентации его книги «Подлости» и упомянутый в нашей беседе с Дарюсом, словно «слепляет» воркутским снегом несколько линий этого подкаста:
