У входа в здание развивается красно-зелёный флаг. Зайдя внутрь, ступаю на мозаичный бетонный пол, усыпанный мраморной крошкой, типичный для такого здания, слева от себя вижу информационное окно, из которого сквозь спущенные на переносицу очки на меня смотрят глаза пожилого мужчины, одетого в военную форму.

– Вы куда?
– На медосмотр…
– Положите телефон в шкафчик и можете проходить.

Направляюсь на третий этаж, где должен забрать своё дело, хранящееся здесь с 2012 года. Поднявшись на этаж, я пробираюсь к нужному мне кабинету сквозь толпу молодых парней.

Получив свои документы, я снова оказываюсь на первом этаже, где по углам длинного коридора и вдоль его стен кучкуются молодые ребята. Каждому из них нужно попасть в 5 кабинетов, где разные врачи будут изучать их истории болезни, проверять состояние здоровья, а потом скажут, что делать дальше.

У двери в первый кабинет я сажусь на мягкий обитый красной тканью стул. Спрашиваю, кто последний, и смотрю то на мраморный пол, то на личное дело, которое держу в руках. Через две минуты с незнакомыми мне людьми мы обсуждаем, кто как будет «косить» от службы. Один из них уверяет, что его не возьмут в армию из-за неврологических проблем, второй не так самоуверен и размышляет о том, что [перед службой] нужно успеть переписать на кого-то машину, чтобы не платить за страховку.

Всё это происходит в разгар осенней призывной кампании в одном из минских военных комиссариатов.

С советских времён в Беларуси сохранилась обязательная военная служба. Мужчины в возрасте от 18 до 27 лет призываются на службу на разный период времени, зависящий от уровня образования. Юноши со средним образованием отправляются в армию на полтора года, имеющие высшее образование – на год, а те, кто учился на военной кафедре в университете (специальное отделение, внедрённое в разных университетах и факультетах Беларуси. Например, студенты IТ факультетов могут учиться на такой кафедре, чтобы позже их знания можно было применить в защите киберпространства страны. Чтобы поступить на военную кафедру, обучение на которой длится 2.5 года, у студента должен быть высокий средний балл и подходящее для военной службы здоровье, так как учёба предусматривает военную подготовку, а окончивший это университетское отделение студент дополнительно к своей основной специальности приобретает военную специальность и звание младшего командира или офицера запаса. Учёба на данной кафедре в некоторых случаях освобождает от службы в армии, а в некоторых – сокращает её) служат от 6 до 12 месяцев.

В постсоветском обществе существует мнение, что армейская служба для молодого парня – это не просто приобретение профессиональных навыков, обучение военному делу, но ещё и нечто сакральное, что-то, что делает из тебя настоящего мужчину, закаляет, формирует внутренний стержень. Вокруг службы формируется огромное количество стереотипов, которые старшее поколение мужчин передает младшему. Обычно устами наших отцов и дядей транслируется следующая мысль: «Армия воспитывает и дисциплинирует», «Оторвёшься от родителей, это пойдёт тебе на пользу» и т.д.

Такие разговоры часто проходят с неподходящей для такой темы легкостью. Со слов старших кажется, что служба в армии – это увлекательное приключение с небольшим тюремным колоритом в виде дедовщины, но при этом проходящее в окружении людей, которые будут твоими друзьями всю оставшуюся жизнь. Рассматривая армейские фотографии отца, я всегда замечал улыбки на лицах солдат. Они молоды и счастливы. Здесь они играют в футбол, здесь боксируют, а здесь, обнимаясь, позируют для фотографии.

Хотели ли наши родители служить или нет – вопрос открытый. Но я замечаю, что сегодня мои ровесники смотрят на срочную военную службу с некоторой тревогой. Среди своих друзей и знакомых я всё реже встречаю людей, кто видит в такой службе хотя бы какой-то смысл. Делает ли это моё поколение менее мужественным?

Платная и бесплатная помощь призывникам

В первый кабинет кроме своего личного дела, в котором указана общая информация обо мне, членах моей семьи, местах моего обучения и проживания, я несу внушительную папку медицинских документов. Их я получил, когда обследовался в десятке разных частных медицинских клиник Минска несколько месяцев назад.

Обследования, результаты которых лежат в моей папке, я стал проходить после того, как обратился в коммерческую компанию, помогающую призывникам легально избежать службы в армии. В последние годы таких компаний в Беларуси становится всё больше.

Если в поисковике Google ввести запрос «помощь призывникам Беларусь», на первой поисковой странице можно увидеть минимум 5 сайтов или ссылок на социальные сети компаний, которые за деньги помогают призывнику найти нужные для отсрочки болезни. Покупка услуг выглядит примерно, как оплата подписки на Netflix, только вместо доступа к библиотеке фильмов и сериалов покупатель получает личного консультанта и длинный список врачей, которых нужно посетить. Также клиент такой компании выбирает подходящий ему план. Мой выбор пал на пакет Standart за 950 белорусских рублей (примерно 320 евро), на сайте также были тарифы Premium (570 евро), Goden (507 евро), Podderzhka (165 евро).

За 950 рублей сотрудники компании, среди которых, как указано на сайте, есть бывшие военные, юристы и врачи, изучили мою историю болезни и выделили те болезни, на которых нужно сделать акцент. То есть, если в моей медицинской карте указано, что в детстве у меня были проблемы с тазобедренным суставом или когда-то я получил травму головы, мой консультант запишет меня на МРТ поясницы и отправит к неврологу.

На сайте этой компании указано, что 80% призывников получают военные билеты (документы, подтверждающие либо прохождение службы, либо освобождение от неё по состоянию здоровья или другим причинам), то есть сохраняется вероятность всё же в армию пойти. В таком случае призывник может либо потерять свои деньги, либо компания вернёт ему их, если это прописано в договоре.

Приобретение таких услуг не гарантирует получение негодности, а лишь обеспечивает предварительное изучение состояния здоровья призывника, который в будущем должен будет подтвердить свои диагнозы в военкомате. Здесь работает принцип «чем больше жалоб на здоровье, тем лучше» – военкомату нужны документы о болезнях призывника, а компании помогают такие документы получить, направляя своего клиента на частные визиты к врачам, за которые необходимо дополнительно заплатить, в стоимость услуг оплата врачей не входит.

Помимо коммерческих компаний, главным инструментом маркетинга которых являются сайты и социальные сети, пестрящие фотографиями молодых парней, гордо позирующих с военным билетом в руках, в Беларуси существует некоммерческая неправительственная организация, помогающая призывникам на волонтёрских началах. Она называется Центр прав призывника (ЦПП).

Данная организация, которую сами её участники называют общественной инициативой, сформировалась в 2014 году на основе кампании за альтернативную срочную армейскую службу (данная служба предназначена для тех, кто по религиозным соображениям не может брать в руки оружие, поэтому служат
альтернативщики «на гражданке», а не в казармах. Возможность альтернативной службы в Беларуси распространяется только на протестантов).

ЦПП – это онлайн платформа для помощи призывникам, где любой желающий может задать вопросы, касающиеся срочной службы, или поделиться своими знаниями с другими. В отличии от коммерческих компаний в ЦПП не работают профессиональные юристы или врачи, поэтому по сути своей эта организация представляет из себя форум для обмена опытом.

ЦПП не ставит своей главной задачей помочь молодым людям «откосить» от армии. Иногда призывники наоборот обращаются в организацию, чтобы узнать, как им попасть на службу в те или иные войска, какие предъявляются требования к здоровью, однако такое случается редко. «Гораздо меньше людей спрашивают, как служить, чем тех, кто спрашивает, как не служить», – говорит активист общественной инициативы ЦПП Кирилл Петренко, присоединившийся к организации в 2016 году. Он рассказывает, что чаще всего призывники присылают фотографии своих медицинских документов с целью узнать, будут они годными с тем или иным диагнозом или нет, либо же интересуются правовыми вопросами, например, какие могут быть последствия, если не явится в военкомат после звонка домой или по повестке из почтового ящика.

Не забыть ни одной болезни

Мои новые знакомые остаются в коридоре военкомата, продолжая соревноваться в поисках причин и болезней, которые совершенно точно избавят их от службы в армии, а я дёргаю ручку двери с надписью «терапевт». Начинается медосмотр, из-за которого я здесь и оказался. После каждого нового осмотра, врач укажет мои жалобы и симптомы или, наоборот, их отсутствие, в моей медицинской карте. Предварительно оценив состояние здоровья, доктор должен будет назначить дополнительные обследования в других больницах и поликлиниках города, чтобы там могли мой диагноз подтвердить или опровергнуть.

Лёгкий мандраж, вызванный полуофициальной-полуармейской обстановкой, усиливается, когда в кабинете я вижу нескольких призывников и врачей. Ощущение участия в ответственном жизненном мероприятии меня не покидает. Один из призывников стоит с голым торсом рядом с кушеткой у самого входа в кабинет, его осматривает невысокая женщина в белом халате. Она стоит у него за спиной и просит то вытянуть руки, то нагнуться, то повернуться к ней лицом. Ещё один молодой человек, сидя за столом у другого врача, запинаясь так, будто декламирует плохо выученный к уроку литературы стих, жалуется на боль в ногах. Парень уверяет, что недуг с ним с самого детства, врач реагирует на это сухим: «А справки-то где?», – от воодушевлённого рассказа призывника остаются только запинки.

Тем, кому придётся посетить военкомат, всегда советуют жаловаться на любые болезни, даже самые незначительные. Мне об этом говорили родные, врачи, на приёме у которых я был до этого, друзья. Поэтому, снимая куртку, я думаю о том, чтобы не забыть ни одной из своих болезней. Папка с медицинскими справками в руках придаёт мне уверенности.

Первым к себе меня подзывает дерматолог. Молодая девушка-врач спрашивает меня об аллергиях и других кожных заболеваниях, услышав отрицательный ответ, быстро что-то записывает в карточке и отправляет за следующий стол, где сидит психиатр.

К столу психиатра в военкомате я иду с заключением психотерапевта. В списке врачей, которых я посещал по направлению компании, помогающей мне получить военный билет, был психотерапевт. К нему меня направили после того, как я рассказал своему консультанту о том, что иногда плохо сплю и нервничаю. Во время того визита я рассказывал доктору, что в стрессовых ситуациях чувствую тревогу и мне сложно с ней справиться, плохо сплю, а ещё чувствую себя некомфортно в новых коллективах. За один сеанс вместе с врачом мы пытались разобраться в причинах такой тревоги, она выписала мне таблетки и указала предварительный диагноз – адаптивное расстройство.

В военкомате, сев на стул напротив психиатра – пожилой, короткостриженной женщины в очках, – я невнятно рассказываю о своих проблемах со сном, перепрыгивая с жалобы на жалобу. Врач быстро меня прерывает и утверждает, что причина моей бессонницы кроется в использовании телефона перед сном. Однако увидев заключение психотерапевта из моей папки, она записывает что-то в карточку, я успеваю увидеть слова «обследование в стационаре» и ещё до конца не понимаю, что меня ждёт. Думаю, что главное не забыть о других жалобах.

Через минуту я сижу за столом у невролога и знаю, что по этой части у меня тоже имеется достаточно жалоб. Мой подробный рассказ о сотрясении мозга и головных болях, болях в пояснице, проблемах с ногами прерывается жёстким: «Я ещё не спросила вас о жалобах».

В этот момент в кабинет врывается молодой парень и, не успев сесть за стол психиатра, кричит: «Я с дурачками лежать не буду!», – и ко мне вдруг приходит осознание того, что означает запись психиатра в моей карточке. Меня направляют на обследование в психиатрическую больницу, адрес которой указан после слов: «обследование в стационаре». Когда парень выходит из кабинета со словами: «Я пошёл разбираться», пожилая женщина-психиатр говорит своим коллегам: «Лежать он не хочет. Тогда служить пойдёт».

Невролог раздражённо перебирает мои справки и почти со мной не разговаривает, а в кабинет возвращается всё тот же призывник:

– Повторяю вам, я с дурачками лежать не буду!
– Ты понимаешь, что тогда пойдёшь служить в армию?
– Вы вообще их видели? Они же как зомби, слюни изо рта текут…

Через 10 минут я уже снова сижу в коридоре и пытаюсь убедить себя, что направление в больницу – это какая-то ошибка. Из кабинета выходит психиатр, я уточняю:
– Ваша запись у меня в деле – это направление в больницу?
– Ну, конечно! Ложишься на две недели.

Другие врачи уже не реагируют на мои жалобы. Кому-то из них я говорю, что мне бы щитовидку проверить, в ответ слышу: «Сначала в больницу ложись, а там посмотрим».

«Военного дела в армии очень мало»

Такое рвение призывников избежать службы в армии может показаться странным. Сам собой напрашивается вопрос: «Почему?» Кто-то может сказать, что проще было бы отслужить, чем ложиться в психиатрическую лечебницу, платить за услуги коммерческих компаний, которые помогают избежать службы в армии, изучать форумы с опытом других «откосивших» призывников, следить за изменениями в белорусском законодательстве, чтобы понимать, какой диагноз обеспечивает негодность к армейской службе, а какой нет. Так в чём же главная мотивации призывников избежать службы в армии?

Активист общественной инициативы ЦПП Кирилл Петренко общался со многими призывниками и первой причиной того, что призывники пытаются избежать службы, считает трату времени. «Если спросить их самих, то я думаю, самым частым ответом будет – потраченное время. Они просто не видят, что конкретно полезного может дать им служба в армии».

За работу в армии срочникам платят, но даже по меркам Беларуси эти суммы слишком малы. Как указано на сайте Министерства обороны Республики Беларусь, оклад срочника составляет от 29,95 до 62,79 белорусских рублей (от 10 до 21 евро) в месяц. Выходит, что после полутора лет или года службы в белорусской армии отслуживший солдат зарабатывает от 120 до 378 евро (в зависимости от срока службы). Для сравнения: в Литве за 9 месяцев службы в зависимости от качества её выполнения срочник зарабатывает от 2.154 до 2.910 евро.

Со мной согласился пообщаться 22-х летний Андрей [имя изменено], завершивший срочную военную службу в конце ноября 2021 года. В армию Андрей пошёл после окончания колледжа (в белорусских колледжах студенты приобретают средне-специальное образование, и после его окончания период службы не сокращается), поэтому служил полтора года.

Парень рассказывает, что срочников в армии расценивают как бесплатную рабочую силу. Они подметали территорию и занимались разной хозяйственной работой.

«Я помню была зима, очень много снега выпало, моему батальону было приказано убрать снег с плаца, на котором у нас построения проходили. Он очень большой. До обеда мы снег с него убирали, а после обеда нам сказали раскидать его обратно, чтобы растаял», – вспоминает Андрей и добавляет, что такие вещи в армии больше веселили, чем раздражали, просто потому что он понимал, что находился в месте, где выполнение абсурдных задач – это скорее правило, чем исключение.

В армии Андрей был командиром радиационно-химического разведывательного отряда. Он рассказывает, что первые полгода была в основном учёба и работа, а военной подготовки практически не было. Только когда он попал в боевую часть, они стали отправляться в полевые выезды, то есть участвовать в учениях. Воодушевленно Андрей вспоминает и участие в международных учениях России и Беларуси «Запад–2021», проходивших недалеко от границ с Литвой, Латвией и Польшей. Учения «Запад» проводятся с 2009 года, и несмотря на то, что в публичном поле количество военных, задействованных в этих учениях, намерено занижается, это самые крупные военные учения России и Беларуси со времён Холодной войны. «Моих войск там мало было. По большей части участвовала Россия, а от Беларуси там, наверное, участвовала только пехота и, может, силы спецопераций. А мы просто две недели находились там, раскинули лагерь и сидели, ничего не делали. Отрабатывали оборону, на нас якобы нападали. В целом интересно, но я ожидал от этого чего-то большего», – рассказывает он.

Спустя полгода после учений «Запад–2021», на территории Беларуси снова прошли совместные с Россией военные учения, однако теперь уже рядом с украинской границей. Для участия в учениях «Союзная решимость–2022», которые проходили 10–20 февраля, в Беларусь прибыло вооружение и военные из России. О точном количестве российских солдат, прибывших в Беларусь, официально не сообщается, однако генеральный секретарь NATO Йенс Столтенберг утверждает, что их число может достигать 30 тыс., некоторые аналитики считают, что такое сосредоточение российских войск в Беларуси можно считать самым крупным за всю независимую историю страны. До конца непонятно, будет ли российская военная техника выведена с территории Беларуси: ранее пресс-секретарь Владимира Путина Дмитрий Песков утверждал, что российские войска вернутся в Россию, в то время как Лукашенко говорил, что Беларусь собирается купить часть задействованного в учениях вооружения.

Всё это происходит в тот момент, когда Россия стянула к границам Украины свыше 100 тыс. своих солдат и значительно увеличивает количество военной техники. Лукашенко, в свою очередь, в последние месяцы всё чаще говорит о войне, к которой его якобы подталкивают США, упоминает и о том, что в Беларуси может появиться российское атомное оружие.

Риторика Лукашенко о войне напрямую влияет на положение всей страны. Сегодня в 18-й статье конституции Беларуси указано, что страна стремится к военному нейтралитету, однако на февраль запланирован инициированный властью референдум, на котором планируется убрать данную статью. Очевидно, что этот пункт в нынешней конституции имеет лишь формальное значение – на протяжении многих лет Беларусь активно развивала военное сотрудничество с Москвой, страны являются членами Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), однако норма о нейтралитете всегда являлась своеобразной гарантией того, что Беларусь не готова ввязываться в войну. Например, в 2016 году в Беларуси была принята военная доктрина, в которой подчёркивается, что у страны нет врагов за рубежом, а белорусская армия выполняет оборонительную функцию. Андрей Равков, являвшийся в то время министром обороны страны, заявлял, что Беларусь никогда не будет участвовать в военных конфликтах в других странах.

Рассказывая об учениях «Запад–2021», Андрей выглядит воодушевлённым, потому что у него была возможность поучаствовать в симуляции войны. Однако по его словам, большая часть времени в армии уходит не на то, чтобы научить человека воевать. «На самом-то деле, военного дела в армии очень мало, и я считаю, что если изучать только его, можно было бы служить всего полгода», – говорит молодой человек. По его мнению, белорусская армия находится не в том состоянии, чтобы позволить себе срочную службу – солдаты пользуются старым оружием и устаревшей военной техникой.

Армейская идеология – служить режиму

Протесты 2020 года и последовавший за ними политический кризис не могли не сказаться на вооружённых силах Беларуси и внутреннем устройстве армии. Во время протестов в сети можно было увидеть видео, на которых молодые военные охраняют Стелу (архитектурно-скульптурный комплекс в центре Минска, где проходили самые массовые протесты). В этих видео был слышен закадровый голос: «Вы посмотрите, они же дети». Это были молодые солдаты, и кажется, ни у кого не возникало сомнений, что для охраны города и разгона протестов были мобилизованы солдаты-срочники.

«Внутренние войска, МВД (Министерство внутренних дел) – они же участвовали даже в этом (разгонах протестов – прим. автора). Я боялся, что начнут привлекать и других, но нас это не коснулось», – говорит Андрей, который пошёл в армию за три месяца до начала протестов.

Андрей вспоминает, что повышенной боевой готовности в их части не было, а его сослуживцы, как и он сам, разделяли позицию людей, выходивших на протесты в разных городах страны. Однако со стороны офицеров и руководящего состава началась вестись активная идеологическая работа: «У нас началась какая-то пропаганда, если это так можно назвать. Нам говорили, что люди неправильно делают, мол, митинги – это неправильно, и тому подобные вещи».

Молодой человек вспоминает, что солдатам показывали сводки новостей белорусского телевидения, репортажи о протестах в Беларуси и других странах. Военное руководство убеждало солдат в том, что везде протесты организовываются по одному и тому же сценарию с помощью внешних сил, будто есть люди, которые за этим стоят. Срочники были обязаны всё конспектировать, так как такие репортажи показывались на занятиях по идеологии.

«Всё пытались так преподнести, будто все люди в один момент с ума посходили», – вспоминает Андрей и говорит, что старался оградить себя от этой информации.

Он рассказывает, что в начале службы идеологии было немного, но после августа пропаганда и агитационная работа с призывниками началась вестись интенсивнее. К концу службы солдатам стали показывать фильмы о мигрантах. В них действия белорусских властей, спровоцировавшие начало миграционного кризиса, выставлялись олицетворением гуманизма, а действия соседних государств, наоборот, представлялись бесчеловечными. «Рассказывали, что Беларусь крутая, что мы всех спасаем и что мы палочка выручалочка», – говорит Андрей.

Парень убеждён, что после протестов 2020 года, последовавшими за ними массовыми репрессиями, а позже и организованным властью миграционным кризисом, в армию захочет идти ещё меньше людей. Так как это демонстрирует, что призывная служба расценивается режимом как один из инструментов для удержания власти.

Дедовщина

Насилие и неуставные отношения в белорусской армии – это проблема, которая в последние годы активно обсуждается даже представителями власти. В 2019 году пресс-секретарь Министерства обороны открыто заявил, что в вооружённых силах страны совершается 3–5 суицидов в год. Проблема дедовщины и высокой смертности в белорусской армии стала активно обсуждаться после того, как в одном из крупнейших военно-учебных центров страны Печи, находящимся недалеко от Борисова (70 км на северо-восток от Минска) погиб солдат срочник Александр Коржич.

Александра Коржича нашли повешенным в петле из элементов военной формы в октябре 2017 года. Его тело, с натянутой на голову футболкой и связанными ногами, было обнаружено в подвале медицинской роты. Во время службы молодой человек регулярно жаловался родным на дедовщину и просил у своей мамы переводить ему деньги на банковскую карту, которой позже пользовались сержанты. В апреле 2018 года Следственный комитет Беларуси завершил расследование об обстоятельствах смерти Коржича и заявил, что солдата до самоубийства довели сержанты. Мать погибшего была убеждена в том, что её сына убили, поэтому рассматривалась также версия о намеренном убийстве. На суде показания давали сослуживцы Коржича, которые заявили, что помимо вымогательства денег сержанты приказывали солдатам отжиматься в противогазах, убирать предварительно испачканный туалет, облизывать туалетный ёршик. Также сослуживцы погибшего солдата рассказали и том, что сержанты регулярно их избивали, привязывали к батарее, а мать Коржича на суде говорила об ошейнике с иголками, который сержанты надевали на шею солдатам, чтобы те не могли спать. В причастности к смерти Александра Коржича были обвинены трое сержантов, они получили наказания в виде лишения свободы от 6 до 9 лет.

Смерть Александра Коржича затронула призывников по всей стране, многих это напугало. «С осени 2017 года у нас наблюдался значительный всплеск обращений за помощью», – говорит активист общественной инициативы ЦПП Кирилл Петренко.

Однако дело Коржича вызвало широкий общественный резонанс, после которого в белорусской армии начали происходить позитивные изменения. Первые полгода службы Андрей провёл именно в Печах, где погиб Коржич.

«Сейчас, если в отношении срочника бывают признаки дедовщины, то дают очень большие сроки и это никому не нужно. Потому что, мне кажется, в армии в тюрьму сесть даже проще, чем на гражданке <...> Нам в пример приводили статьи сержантов из Печей, и они по этим статьям получили по 5 лет [лишения свободы]. Была ситуация, что какой-то сержант забрал у срочника 5 рублей [1,6 евро] и его посадили на три года», – говорит Андрей.

По сообщениям издания «Наша Нiва», после смерти Коржича в Печах всё изменилось. Теперь там повсюду установлены камеры видеонаблюдения, срочникам разрешают пользоваться кнопочными телефонами (раньше это было запрещено), с солдатами работают психологи, срочников проверяют на наличие синяков, на информационных досках расклеены объявления с телефонами доверия.

Андрей подтвердил, что телесный осмотр сержантами в Печах проводился каждый вечер, а раз в неделю, во время посещения бани, срочников осматривала ещё и медсестра.

«Да даже, если ты сам повредился, ушибся – это тоже очень плохо. Есть же контрразведка КГБ, которая приезжает на службу с проверками, им потом очень тяжело доказать, что ты сам ударился, а не кто-то тебя избил», – рассказывает Андрей.

Однако Кирилл Петренко из ЦПП считает, что невозможно точно сказать, произошли ли изменения в белорусской армии в целом, потому что только государство может следить за тем, что происходит внутри вооружённых сил – представители гражданского общества и правозащитники лишены возможности проверки состояния солдат-срочников в армии и условий прохождения службы. «С одной стороны, у нас призывная служба проводится в таком, можно сказать, тюремном режиме: срочники в принципе не могут покинуть пределы воинской части, за весь период службы они могут только несколько раз приехать домой. <...> В случае с тюрьмами, хотя бы формально, возможность проверки всё-таки есть, существуют общественно-наблюдательные комиссии, которые могут посетить места лишения свободы, проверить условия содержания и так далее. В случае с армией ничего подобного нет», – рассказывает Кирилл. Он добавляет, что даже информация о точном количестве призывников скрывается от общественности. Каждые полгода белорусское правительство заявляет о том, что в армию планируется призвать около 10 тысяч человек, однако по словам Кирилла, обратившись в государственные структуры с запросом о конкретных цифрах, приходится слышать, что данная информация является государственной тайной.

Помимо гибели Александра Коржича в белорусской армии регулярно случались трагические инциденты, предположительно вызванные дедовщиной. В 2007 году в витебской военной части умер солдат-срочник Павел Козик, к тому моменту отслуживший в армии 3 месяца. Первым заключением Следственного комитета Беларуси стало то, что молодой человек скончался от болезни сердца. Но позже, когда мать Павла стала самостоятельно искать причину смерти, выяснилось, что один из старших военнослужащих ударил её сына в солнечное сплетение. После этого удара Павел больше не встал. В 2012 году в витебской 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии был найден повешенным срочник Евгений Рудак. Для того, чтобы доказать, что это было самоубийство, руководство дивизии пыталось фальсифицировать показания свидетелей и врачей. По версии руководства, солдат покончил с собой якобы из-за того, что не получил отпуск, однако позже выяснилось, что перед смертью Евгений звонил другу и говорил: «Приезжай срочно, иначе меня здесь убьют».

В 2013 году Александр Габрукович проходил срочную службу в одной из минских военных частей. Молодой человек ненадолго отлучился в ларёк за сигаретами, что не понравилось сержанту, после чего сержант так избил Александра, что тот попал в реанимацию, где ему удалили селезёнку. Сержант провёл в тюрьме полтора года, а Александр позже рассказывал, что всё ещё испытывает проблемы со здоровьем. В марте 2017 года, всего за полгода до смерти Александра Коржича, в военно-учебном центре Печи умер 25-летний Артём Бастюк. Про дедовщину в армии парень рассказывал своим родителям, которые даже приезжали в часть, чтобы пообщаться с руководством о безопасности сына. Их заверили, что за сыном присмотрят, а через 12 часов Артём был найден повешенным.

Я о дедовщине слышал от своих друзей, проходивших службу в 2015 и 2016 годах. Одного из них я как-то приезжал навещать в военную часть в Печах. Тогда он мне рассказывал, что сержанты регулярно забирают у срочников еду, требуют деньги и сигареты. Всё это обсуждалось относительно легко, казалось, что здесь просто такой порядок. А со вторым я общался, когда тот приехал из армии в 10-дневный отпуск. Он рассказывал, что в его части – он служил в пограничных войсках – солдаты старшего призыва (В армии солдаты делятся на призывы, где самые старшие – те, кто пришёл раньше. Таким образом формируется своеобразная армейская иерархия, в которой молодые солдаты работают больше, в отношении них дедовщина применяется чаще), уходя на дембель, устраивали массовые драки – могли вылавливать младших по одному и избивать, иногда используя электрошокер или дубинку. Эти рассказы мне тоже казались частью армейского мира. Мой друг тогда говорил: «Пацаны, если есть такая возможность, то лучше в армию не идите».

А Андрей, завершившивший службу осенью 2021 года, во время нашего разговора сказал: «Я даже и без дедовщины могу сказать – нечего там делать, лучше туда не попадать».

Клетчатые пижамы

Моё представление о психбольнице было сформировано стереотипами, существующими в обществе. Оказаться там мне не хотелось, казалось, что это неприятное и угрюмое место. За несколько дней до больницы я общался со своим консультантом, и она заверила меня в том, что если я уже получил направление в больницу и подписал его, то обязан обследоваться. В другом случае на меня могли бы завести уголовное дело, разбирательства по которому будут продолжаться и после окончания моего призывного возраста. Поэтому через несколько дней, держа в руках спортивную сумку, в которой лежат мои вещи, несколько книг и немного еды, я захожу на территорию психоневрологического диспансера, обнесенного бетонным забором по всему периметру. Больница расположена на окраине Минска в роще в окружении других медучреждений и заводов.

Сижу напротив приёмного кабинета. Один за другим здесь начинают появляться и другие пациенты. В итоге нас становится четверо. Рядом со мной сидит молодой парень, и я понимаю, что он тоже попал сюда по направлению военкомата.

В приёмном кабинете врач спрашивает: «Чего ты сюда приехал? Так служить не хочешь, что в дурдоме решил полежать?» – и не поднимая на меня глаз, продолжает листать моё направление из военкомата. В её тоне чувствуется ирония, но при этом есть ощущение, что я должен перед ней отчитываться. «Ну, я за мир, против войны», – говорю. Незнакомому человеку в Беларуси я не могу сказать, что просто не поддерживаю политику государства и не думаю, что обязан служить режиму, а может быть даже умереть за него. Отвечает: «Так мы все тут за мир. Ничего, полежишь две недельки и пойдёшь в армию».

Потом она провожает меня в моё отделение на третьем этаже. В коридоре стоит пожилой мужчина в клетчатой пижаме и внимательно рассматривает своё отражение в зеркале, периодически поправляя редкие седые волосы. Он то и дело отводит взгляд от отражения, но через секунду снова опускает голову и продолжает всматриваться.

Длинный, как футбольное поле, коридор отделения поделён на две половины: мужскую и женскую. Между ними – столовая, процедурные кабинеты и приёмный пост санитарок. В мужской половине коридора кроме дедушки у зеркала нет никого, кто был бы одет в клетчатую пижаму, по крайне мере пока. В XX веке клетчатые пижамы были основной одеждой пациентов психиатрических больниц, чтобы их было легче найти в случае побега из больницы. Однако некоторые исследования указывают на то, что такая стигматизация пациентов только усугубляет их моральное состояние во время лечения, поэтому в большинстве стран данная практика больше не применяется. Беларусь унаследовала клетчатые пижамы у советской психиатрии, однако сейчас их ношение обязательно лишь для тех, кто попал в больницу с тяжёлыми психическими расстройствами, например, после попыток суицида, или совершения тяжкого преступления. В моём отделение людей лечат от зависимостей, депрессии или других психических расстройств, поэтому в пижамы одеты те, у кого нет родных, которые могут привезти в больницу чистую одежду.

Медсестра отводит меня в палату, где в полной тишине на кроватях лежат 6 человек. Здороваюсь, но на меня почти никто не обращает внимания. Вижу молодого парня в наушниках и предполагаю, что он тоже призывник. Атмосфера напряженная. В тишине я начинаю раскладывать свои вещи в шкаф.

Выглядеть так, будто ты сумасшедший

Обычно по психическим диагнозам от амрии «косят» те, у кого нет других заболеваний. Перед больницей отовсюду я стал слышать истории других призывников. Где-то услышал, как призывник жаловался на лунатизм в военкомате, а попав в психбольницу, ночью с закрытыми глазами встал с кровати и притворился, что ходит во сне. Санитарка поймала «лунатика» в коридоре и отвела обратно в кровать. В армию парень не пошёл. Ещё узнал, что в больнице нельзя говорить о суицидальных мыслях – это одно из главных наставлений, которое призывники передают друг другу. Все разговоры с призывниками, их болезни, жалобы фиксируются, поэтому поделившись суицидальными мыслями, в больнице можно задержаться надолго, и из призывника превратиться в пациента, который будет обязан здесь появляться регулярно. В его личном деле появится соответствующий медицинский диагноз, от которого потом будет трудно избавиться.

Одним из моих проводников в мир призывной психиатрии стал мой давний знакомый 23-х летний Влад из Минска [имя изменено], который годом ранее уже лежал в другом психоневрологическом диспансере. Мы встретились с ним за день до того, как я лёг на обследование. Он показывал мне видео из больницы: на одном я увидел небольшую палату Влада, на втором – как десять пациентов курят в больничной курилке, напоминающей туалет. Влад рассказывал, что лежал в отделении с теми, кто пытался покончить жизнь самоубийством. Увидев мою реакцию на пугающую больничную атмосферу, добавил: «Но как оказалось, они все там нормальные, адекватные люди».

В первый раз Влад лежал в больнице в ноябре 2020 года, где ему поставили диагноз акцентуация личности, который в Беларуси относится к лёгким психическим расстройствам и ставится практически всем призывникам, у кого нет очевидных симптомов других заболеваний. Этот диагноз предусматривает отсрочку от армии на год, после чего нужно пройти повторное обследование в больнице. Во второй раз в больницу Влад лёг в ноябре 2021 года, через месяц после меня. Каждый раз обследование длилось 10–14 дней. Влад рассказывает, что в первый раз лежал в отделении общей психиатрии, где вместе с ним находилось около 60 душевнобольных и несколько призывников, а во второй раз его положили в отделение призывников, где находилось 64 человека, и все они попали туда по направлению от военкомата.

«Конечно же, комфортнее лежать в отделении призывников, потому что там ты не лежишь с больными – там все такие же, как ты, обычные парни. Все даже возраста примерно одинакового, в районе 22–24-х лет», – рассказывает Влад и добавляет, что в отделении было только два человека, которым было больше 30. Один из них говорил, что «косил» от армии 12 лет назад и приехал снимать свой диагноз, пройдя повторное обследование.

Психиатрический диагноз, полученный во время обследования, чаще всего освобождает от службы в армии, но предусматривает и некоторые ограничения. Например, человек не сможет работать в государственных органах, стать чиновником или устроиться в силовые структуры, а также не сможет стать водителем общественного и грузового транспорта.

При трудоустройстве на работу в Беларуси иногда требуют предоставлять военный билет, особенно это касается государственных учреждений. В военном билете указано, прошёл ли человек службу, если нет, там будет отметка с причиной непрохождения. Выходит, что информация о психическом диагнозе становится доступной посторонним людям. «Таким образом нарушается врачебная тайна», – говорит активист общественной инициативы ЦПП Кирилл Петренко.

В этому году Влад понял, третьего раза в психбольнице он просто не выдержит. Поэтому, в отличие от первого года, он был более категоричным, когда общался с больничными психиатрами. Попадая в психбольницу от военкомата, каждый призывник думает о том, чтобы не перестараться со своими жалобами, потому что можно выйти оттуда не с тем диагнозом, которого ожидаешь. Однако другие призывники говорили Владу, что нужно говорить всё и не бояться последствий. Главное – не пойти в армию.

«Мы с ним на курилке стояли и он говорит: “Надо бычок об себя потушить, чтобы они подумали, что я точно ёбн*тый и дали мне негодность”. Он вышел раньше меня на недельку и перед уходом сказал: “Я был на комиссии и мне сразу дали негодность [к службе]. Всё, я домой”», – Влад рассказывает о парне, с которым они лежали в одном отделении в 2021 году.

Оценивая опыт других и опираясь на свой, складывается ощущение, что основная задача призывника, который попадает в психоневрологический диспансер – это придумать причину, диагноз, легенду и следовать им во время общения с врачами, а также гиперболизировать симптомы. Стоит отметить, что в такие больницы, конечно же, попадают и те призывники, которые на самом деле испытывают проблемы со здоровьем и им не нужно притворяться.

Последний рывок

Мужская половина больничного коридора заполнена людьми, сегодня пациент психбольницы Саша даёт концерт. Он сидит за пианино в брюках и чёрном пиджаке, которыми сменил спортивные штаны и растянутый свитер. За его спиной другие пациенты воодушевлённо аплодируют после каждой исполненной песни. Обычно Саша даёт концерты пару раз в неделю, предварительно оповестив о своих намерениях стоящих в очереди за обедом людей. За эти две недели я несколько раз крайне раздражённо реагировал на музыку Саши, ведь это было первое, что я слышал после дневного сна, который здесь, к слову, положен всем с 15:00 до 17:00.

Сегодня воскресенье, а завтра меня выписывают из больницы. Но перед выпиской меня и ещё двоих призывников ждёт комиссия, во время которой врачи и представитель военкомата примут окончательное решение о состоянии нашего здоровья. Мы к этому долго готовились. Ведь все эти две недели каждая жалоба, каждый разговор с психологом, каждый результат анализов добросовестно фиксировались врачами и медсестрами психдиспансера в наших личных делах, с которым мы завтра пойдём на комиссию, а позже они снова окажутся в военкомате. Завтрашняя запись в деле – самая важная.

Среди призывников о комиссии ходит много разных разговоров. В основном все они связаны с тем, как тревожно это мероприятие проходит. Цель комиссии – понять должен призывник идти в армию или нет, поэтому на ней обычно задаются провокационные вопросы. Например, Влад мне рассказал, что иногда призывников могут спросить: «Кем вы хотите быть в армии?» (хотя все понимают, что призывник в армии вовсе не хочет оказаться). Также мне доводилось слышать, что призывника, который утверждал, что он убеждённый пацифист, во время комиссии спросили: «А если грабители ворвутся к вам домой и убьют членов вашей семьи, неужели не захотите отомстить?» Пару дней назад из нашей больницы выписался ещё один призывник, и после комиссии он был настолько растерян, что не смог сказать ничего внятного кроме: «Там жесть какая-то».

На следующий день втроём мы молча сидим на лавочке рядом с кабинетом, в который через несколько минут пойдёт один из нас. Все сильно нервничают. Проходящий мимо врач нас подбадривает и говорит, что волноваться нечего, но, думаю, никого это не успокаивает. Первым заходит Артём [имя изменено], тот, который сидел рядом со мной напротив приёмного кабинета в первый день в больнице. Через минут пять он буквально выпрыгивает из кабинета и тоже не может сказать ничего внятного. «Ну я всё рассказал, даже заплакал», – бросает и быстро возвращается в свою палату. А у меня перед глазами остаётся его лицо, которое правда выглядело заплаканным. «Что здесь вообще происходит?» – думаю я и захожу в кабинет.

Мне задают вопросы о моих жалобах, симптомах, образовании, работе, семье, девушке, об обращениях к психотерапевту, и всё проходит достаточно спокойно. Я откровенно отвечаю на вопросы, практически ничего не приукрашиваю. А последним вопросом, вместо: «Кем вы хотите быть в армии?», слышу: «У вас в деле написано, что вы были в СИЗО [следственный изолятор] в прошлом году, как это произошло?» Не зря я посвятил психиатра, с которой общался в первые дни в больнице, в эту область своей биографии. Чувство, что этот вопрос – это кульминация истории и главное травмирующее событие моей жизни в глазах комиссии. «Это был ИВС [изолятор временного содержания], а не СИЗО», – думаю я и без особых подробностей описываю своё задержание в ноябре 2020 года во время одного из протестов в Минске, после которого десять суток я провёл в изоляторе. Мне желают удачи и рекомендуют следить за здоровьем.

Решение комиссии будет известно позже. Я иду в палату, прощаюсь с сонными и молчаливыми соседями, забираю собранную заранее сумку, жду Артёма, и мы выходим из больницы.

«Когда ты выходишь оттуда, то чувствуешь сильное облегчение. На протяжении всей следующей недели ты ощущаешь себя, как в раю», – когда-то говорил мне Влад. Облегчение чувствую и я. Прогулки по расписанию, больничная еда, истории пациентов про алкоголизм, голоса в голове и депрессию, врачи, стресс, комиссия – всё это позади. Вызываю такси и через несколько минут из окна серого Renault Logan наблюдаю за широкими проспектами и заводами Минска.

Гора с плеч

Всё то же советское здание. Заходя в него сейчас, я почти уже не волнуюсь. На днях звонил в больницу и спрашивал, когда в военкомат придёт моё личное дело. Прошла почти неделя, как я выписался, а дела в военкомате всё ещё нет. «А чего вы волнуетесь? Служить не пойдёте», – во время звонка сказала мне мой психиатр. Волновался я сейчас уже не за службу, а за свой отъезд. В Минске я пробыл почти месяц, пора было возвращаться в Литву.

На третьем этаже военкомата я встречаю женщину, которая здесь работает. За всё это время мы стали хорошими знакомыми. Она помнит, как меня зовут, когда я не в Минске, звонит моей маме и рассказывает, какие справки нужно принести. Ей я тоже звонил всю неделю и спрашивал, не пришли ли ещё бумаги. Кажется, что она также сильно, как и я, хочет решить все вопросы, касающиеся моей службы. «Мы вчера сами съездили в больницу и забрали ваше дело», – гордо сообщает она. Забираю документы и иду к психиатру.

Здесь снова небольшая очередь. У одного парня из рук выпадают рентгеновские снимки, двое других тоже держат в руках какие-то бумажки и, предполагаю, мечтают о военном билете. В кабинете психиатр несколько минут читает медицинское заключение из больницы, что-то записывает в моём деле, ставит печать и отдаёт документы мне. В коридоре начинаю их изучать. В графе «Врач-психиатр» вижу отметку НГМ [негоден к военной службе в мирное время, ограниченно годен к военной службе в военное время – прим. автора], причина негодности – умеренно выраженные формы расстройства личности. Спустя почти месяц после моего первого визита в военкомат, я снова внимательно рассматриваю своё дело, только сейчас вместо напряжения и неведения, я чувствую облегчение. Ощущение, как будто гора с плеч.

Мне осталось пройти ещё нескольких врачей, чтобы те тоже поставили свои печати в деле. В очереди сидит парень, лицо которого мне очень знакомо. Спустя несколько минут он заводит со мной разговор, и я вспоминаю, что он живёт в соседнем доме. Он подавлен. Рассказывает, что три года у него была отсрочка от армии, после чего он пришёл в военкомат её продлить, и оказалось, что теперь с его степенью межпозвоночной грыжи он годен к службе. Вот сидит теперь и паникует, потому что армия не входила в его планы. Переживает и потому, что грыжа на самом деле ему сильно мешает, говорит, что ходит с корсетом.

В феврале 2020 года в Беларуси в силу вступило постановление, принятое Министерством обороны и Министерством здравоохранения, в котором был представлен ряд изменений к требованиям о состоянии здоровья для прохождения воинской службы. Многие диагнозы, которые раньше обеспечивали негодность или отсрочку, перестали быть причиной, позволяющей не служить. Сейчас в армию берут даже с язвой и некоторыми серьёзными болезнями сердца.

«Раньше мне давали отсрочку по щитовидке, потом, как только болезни поурезали, я пришёл [в военкомат], и через год уже был годен», – рассказывает недавно вернувшийся из армии Андрей. Он тоже не предполагал, что пойдёт служить.

Сидя с парнем из соседнего дома рядом с кабинетами врачей, мне даже немного неловко ему говорить, что я в армию не иду. Но когда разговор заходит о моей негодности, немного напрягшись, он произносит: «Поздравляю»! Желаем друг другу удачи, я быстро прохожу оставшихся врачей. Возвращаюсь в кабинет к сотруднице военкомата, которая помнит моё имя. «Ну наконец-то», – улыбается она и говорит, что через пару месяцев моя мама сможет забрать мой военный билет.

Тускло-зелёный танк остаётся у меня за спиной. Вечером я уезжаю из Минска и чувствую лёгкость.

Когда я заканчиваю писать этот текст, мама присылает фотографию военного билета и говорит, что в случае войны в армию меня призовут писарем (писари в амрии выполняют канцелярскую работу: заполняют бумаги, работают в архиве, отвечают на телефонные звонки), потому что у меня гуманитарное образование.